Лев среди людей (продолжение)

Еще небольшой фрагмент художественного перевода книги "A Lion Among Men" Грегори Магвайра.
Translation into Russian. An extract from Gregory Maquire "A Lion Among Men".

Свержение Оракула. Глава 2.

Остальные монахини не поверили пьяной болтовне трусливой послушницы. Они подумали, что она ударилась в панику из-за угрозы войны. Близкой войны, неизбежной, как мыло в прачечной или горбатая спина у швеи.

От случайного беженца, который остановился в монастыре напоить лошадей, сестра Гостеприимство узнала все новости, какие только смогла. Она даже нарушила свой обет осмотрительности и сдержанности, чтобы поделиться новостями с другими монахинями.

К концу весны, к четырем дивизиям пеших солдат Изумрудного Города, расположенных лагерем на северном берегу реки Гилликин, присоединились пятая и шестая дивизии. Поскольку воинская повинность истощила ряды фермеров, Генерал Черристоун выделил своих людей, чтобы помочь местным жителям в сборе первых оливок и раннего овса. Армия затем конфисковала большую часть собранного урожая в качестве платы за помощь.

- И в самом деле, - тихонько рассуждала Сестра Гостеприимство, - говорят, что владельцы таверн прячут хороший эль за фальшивыми стенами. Их жены подслушивают выпивших офицеров, а потом распространяют разные противоречивые слухи. Никто ни в чем не уверен. Правда ли, что армия сооружает подземный канал в Манчкинланд, чтобы выкачать всю воду из большого озера? Что в верховье реки совершенствуется новое оружие, и армия захватчиков станет непобедимой? Или эти маневры просто игры, чтобы принудить Манчиков к уступкам?

Ее наперсницы покачали головами, ошеломленные такими махинациями, которые показались им странно похожими на жизнь в монастыре, разве что более масштабными.

- Настроение сезона таково, - говорила Сестра Гостеприимство, - молитесь за мир, но прячьте свои кошельки и своих жен, и по возможности отошлите куда-нибудь своих детей.

Эти слова подействовали на монахинь, хотя у них не было ни кошельков, ни жен, ни детей, из-за которых можно было бы беспокоиться.

Сестра Гостеприимство, с удовольствием глазея в смотровую щель в сторожке, позволила своим мыслям бродить за пределами того, что она на самом деле видела, и размышляла, вдохновившись кусочком видимого ландшафта, над хранимыми в памяти образами большого мира.

Несмотря на вооруженный конфликт, поля пшеницы вырастут, она думала, станут цвета выцветшего льна. Они будут колыхаться на ветру. Воробьи будут кружиться при звуках пушек, лошади становиться на дыбы и бить копытами, свиньи прятаться под своими кормушками.

В домашних хозяйствах? Горшки останутся нечищеными, простыни не накрахмаленными, и влажность превратит хрусталь в кошмар домохозяек – никудышное стекло. Фартуки останутся неглаженными. Старушки на верхних этажах покинутыми. Сверкающие ножи и ложки покроются тусклым налетом, словно для маскировки в надвигающемся сумраке.

Покинутые старушки в каменных домах у пшеничных полей не помнят своих мужей и детей. Однако они не дают покоя своим рукам, рукам, которые не помешало бы помыть. Старушки думают:

Мы начали наш путь одинаково безупречными: яркими, мыслящими, полными солнца. Случайности нашей жизни заставили нас стать паршивыми индивидуальностями. Мы познали горе. Мы утомились и стали вялыми и скучными. Мы познали вину. Мы знаем, знаем, цена жизни – разложение. Света уже не так много, как было когда-то. А в могиле мы вновь деградируем до полного единообразия.

Сестра Гостеприимство вышла из задумчивости, не зная, были ли это ее собственные мысли или она думала за какую-то воображаемую старушенцию. Она захлопнула маленькую панель и вернулась к своим рутинным делам.

В саду никто не убирал граблями прошлогодние листья. Тюльпаны вышли скрюченные. Барельеф с языческой богиней, вделанный в западную стену перед тем, как юнионизм превратил этот древний храм в монастырь, обзавелся бородой из мха; никто не потрудился отчистить его. Может быть, пригодится маскировка на время войны. Кто будет волноваться из-за таких пустяков?

Может, Безымянный Бог еще смилостивится над ними. Может, надвигающаяся война окажется всего лишь слухом, беспочвенным страхом.

Яблоневый цвет дрожал на ветру и опадал. Никто его не собирал.

У котов пропала возможность тренироваться в ловле мышей, ибо даже мыши сбежали.

На солнечных часах в саду висела большая паутина. Часы никто не чистил. В ясные дни, паутинные тени ползли по ржавеющему циферблату, придавая пронумерованным минутам новые особенности, пока солнце не садилось или не появлялись облака. Любая разновидность темноты может заглушить солнечное время.

Может, не будет никакого вооруженного конфликта, обнадеживающе переговаривались монахини. Но каждая по-своему чувствовала проклятую неизбежность войны.

Сестра Прачка больше не вывешивала сушить простыни на солнце, так как их можно было принять за белые флаги капитуляции, а никто не хотел, чтобы солдаты заняли монастырь. Сестра Гостеприимство начала отказывать в приюте путешественникам, забредающим в эти уединенные места, из страха перед секретными агентами. За закрытыми дверьми Сестра Аптекарша воспользовалась  успокаивающим напитком, обычно хранимым для медицинских нужд. Сестра Казначей видела плохие сны. «Цена войны», - пробормотала она слабым голосом.

- У нас нет причин бояться той или иной армии, - настаивала Сестра Доктор, когда разговор о войне зашел на Совете. - Три недели назад, когда тут проносились марадеры из Манчкинланда, нанося свой глупый упреждающий удар по Императорской Оз, они не остановились для грабежей и насилий. Они надеялись причинить серьезный ущерб  императорским войскам на западе, а оказалось, что эти самонадеянные выскочки смогли всего лишь причинить легкое беспокойство. Сестры, будьте разумны. Сейчас Манчики – как это называется? – активно отступают. Спасают свои жизни. Они в слишком большом смятении, чтобы забежать сюда на огонек, в то время как их оттесняют к их собственным границам. Расслабьтесь.

Монахини, дававшие клятву послушания, постарались расслабиться, однако стандартная бесцеремонность диагнозов Сестры Доктор показалась им, вероятно, несоответствующей задачам военной стратегии.

Тем не менее, монастырь Святой Глинды в Глинистой Лощине, в прежние времена отгороженный от мирских забот, стоял в эти дни как гилликинская смоковница, прикинувшаяся квадлинским рисом-падди. Чрезвычайно видная мишень. В округе не было другого заведения столь же вместительного, столь же легкого для защиты и набитого припасами. Большинство монахинь чувствовали, это всего лишь дело времени. И когда время придет, чья армия постучится в двери? Хозяева поля или взбунтовавшийся сброд? Хорошо обученные силы Изумрудного Города или народное ополчение Манчкинланда, эта кучка добровольцев? Хотя монастырь располагался в Императорской Оз, монахини, благодаря своей профессиональной духовности, считали проявление патриотизма неуместным, если не бестактным. И все же они задавались вопросом, проявят ли противники милосердие к религиозному ордену в самоизоляции?

- Конечно, проявят, - доказывала Сестра Доктор, стоя за кафедрой оратора. – Мы – образцы милосердия. Мы установили норму добродетели, и у армии нет выбора, кроме как уважать нашу норму.

 Монахини кивнули из уважения, но речь сестры их не убедила. Мужчины – животные. Все это знают. Именно из-за них большинство сестер и попали в монастырь.

За ужином разговор вертелся вокруг единственной темы – военных операций. Женщинам приходилось повышать голос, чтобы перекрыть шум перестрелки. Учебная стрельба, надеялись они. Для постройки катапульт валили деревья – кто бы смог логично рассуждать среди этого гама? Кто бы смог молиться – или, ставя вопрос по-другому, прекратить молитву?

Чтобы добавить разрухи, случайный снаряд из горящей соломы упал на крышу часовни и обременил Совет необходимостью ремонта. Наемных рабочих невозможно было убедить отважиться на вылазку за линию огня. Сестра Молоток делала все, что в ее силах, но бардак в монастыре был тот еще.

По ночам со сторожевой башенки Сестра Доктор обозревала костры враждующих лагерей, как они перемещались вперед-назад, вправо-влево. Вылазка, отступление – с этой высоты можно было определить военные операции; баранина на ужин – меню угадывалось по запаху.

Воодушевленно моргая, сестра доложила, что отряды Изумрудного Города, похоже, были готовы оттеснить выскочек из Манчкинланда назад к их границам, а может, и еще дальше на восток, прямо в самый центр их земли. Сестра Аптекарша - вытесненная из страны женщина-Манчик невысокого типажа - не смогла удержаться и не рявкнуть в ответ на такую неприкрытую симпатию к Трону. Поэтому Сестра Доктор умолчала о слухах, что Император собрался использовать неудачу Манчиков как повод для вторжения и захвата Тихого Озера, чтобы окончательно лишить отколовшийся Манчкинланд, главный зерновой район Оз, их собственной воды. Знатоки политики давно предсказывали такой поворот событий: ополченцы Манчкинланда сами вырыли себе яму, ну и пусть. Оказали Императорской Оз огромную услугу, поступившись моральным преимуществом и дав тем самым врагу законное основание для ответного удара. Очень умно с их стороны. Малорослые идиоты.

- Не забывайте дышать, - напутствовала Сестра Доктор компаньонок. - Это, в конце концов, и есть секрет жизни.

Монахини послушно вздохнули, вроде как с облегчением, и запели песни благодарности за то, что их пощадили – за тех, кого пощадили, как они с трудом вспомнили.

Они платили за свой нейтралитет корзинами яблок, ведрами воды из монастырского колодца. Они кормили офицеров Изумрудного Города так же хорошо,  как три недели назад кормили коренастых фермеров-солдат Манчкинланда. Они никогда не скупились накормить голодного, покуда порции опускались в корзине с монастырских стен и голодные не требовали, чтобы их кормили с ложечки. Всему был предел: свежим яйцам, бинтам, вздохам, даже состраданию. Если монахини сами пойдут по миру, кто же сможет предложить миру хотя бы каплю сострадания?

Когда Сестра Доктор и ее нижестоящая сердитая коллега, Сестра Аптекарша, пошли помочь раненым, они воспользовались задней дверью и только под покровом темноты.